Крстич молча закрыл двери склада, легонько подтолкнул Ивицу следом за другими и сам пошел к потрепанному барку. Нетерпеливый заводила Горан приплясывал возле сходен. Вечно сам по себе, пришедший в приют в восемь, – сбежал от родителей, – Горан не признавал авторитетов. Он и старшую сестру пытался увести из дому, но та отказалась; на сыне же свет клином сошелся, так утверждал сам Горан, отчаянно этим гордясь или пытаясь лишний раз выделиться – трудно сказать. Так же трудно, как и то, почему сошелся с Ивицей, почему сам поколачивал его, при этом никому не позволяя и пальцем тронуть. Больше всего этого не понимал сам Ивица, но разойтись с приятелем не мог, не то боялся, не то привык к колючему нраву товарища. Не разделял только отношения к господину учителю, ведь для «названого брата» авторитетом наставник никогда не был. Горан терпел его уроки исключительно для получения документа. Он и выглядел на добрые семнадцать, даже пушок на верхней губе появился. Без документа никуда, не раз говорил парень, а с ним устроиться можно подмастерьем, везде рукастые люди нужны. Ухватистый Горан мог хоть канаты плести, хоть ботинки подбивать, – лишь бы платили. Полной противоположностью ему был Борис.
Он никуда не спешил, шел последними, выказывая собственную независимость, покуда не заслышали звонкий перестук сапогов – по причалу быстрым шагом приближались четверо: оберлейтенант в новенькой серой шинели, очевидно, из штаба и трое таких же серых фельдфебелей. Сердце упало.
– Милан Крстич? – холодно спросил обер. Тот только кивнул в ответ, ком в горле не дал возможности говорить. Всякий шум мгновенно стих. – Вы задержаны на неопределенный срок для дачи показаний.
Сердце господина учителя остановилось. Ни звука в ответ, только кто-то толкнулся в бок. Ивица?
– Пройдемте.
– Вы его арестовываете, но за что!?
Офицер не посмотрел в сторону мальчугана.
– Вы задержаны, – повторил он. – Только сейчас пришел «воздух» из Вирпазара: ваш брат Милослав пойман, мы обязаны провести очную ставку.
– Но я не видел его два года, – господин учитель впервые растерялся, не зная, что ему предпринять. Ведь судно скоро отойдет, его ребята, как они будут, ведь… А Милослав… он и вправду всем сердцем желал бы увидеть, не при таких, конечно, условиях. Но, если брату нужна помощь…
– Заметьте, мы вас пока только задерживаем. Вероятно, после очной ставки вас отпустят. А они, – кивок, – подождут вас в Нантакете.
Добра он желал или кривил душой? Крстич неожиданно почувствовал новое прикосновение – в бок уперлось дуло маузера.
– Не дурите, Крстич, ваши воспитанники сами доплывут.
Побледнев, он кивнул. Обернулся к ребятам, те немедля окружили господина учителя, Ивица попытался встать меж ним и офицером, но Горан оттащил его. Учителя подтолкнули, споткнувшись, он обернулся, задрожавшей рукой помахал. Горан схватил Ивицу едва не в охапку, будто боялся, что тот мог броситься на выручку, – а ведь мог бы. Крстич прокричал, «держитесь, я скоро», подростки заорали в ответ и разом смолкли. Фельдфебели старательно загнали их на палубу барка и немедля покинули судно. Сходни попадали на причал. Издалека донесся властный голос: «Отчаливай». Снова начало темнеть, будто день уже закончился, а они по-прежнему одни, и теперь отправляются в неведомое. Протяжный гудок паровоза, на нем, быть может, увозили Крстича, тоскливо пропел в ответ. А меж пирсом и бортом ширилась полоска воды, дощатый помост резко закончился, корабль, почувствовав волю, стал уходить быстрее.
– Hey, boys, listen to me! – дверь скрипнула, послышался стук шагов по корме. Все это время стоявшие недвижно, они разом вздрогнули, осознав всю непривычность своего положения. Уже давно на барке кипела работа, взбегавшие по вантам матросы ставили паруса, поворачивали реи, чтобы барк скорее подхватил попутный ветер. Вся эта подвижность, немыслимое быстрое перемещение множества людей, напоминало работу муравьев. Странно, что за этим ни один из прибывших не наблюдал, подростки не могли отойти от борта, если бы не оклик капитана.
– Evening, boys, – продолжил он, крепко сложенный, невысокого роста, в помятом длинном сюртуке до колен и широкополой шляпе иссиня-черного цвета, матросских расклешенных штанах и ботинках, на высоком каблуке и с пряжками. Седые волосы выбивались из-под шляпы, мешаясь с черными, так что казалось, головной убор свой он никогда не снимал. – I shall…
И замолчал, понял, что его не понимают. Перешел на немецкий, поневоле заученный всеми:
– Вы, парни, переходите в мое распоряжение до конца путешествия. Проезд мне никто не оплачивал, придется отработать. Не волнуйтесь, без дела не останетесь. Если кто-то ходил под парусом, шаг вперед, – молчание, весьма продолжительное. Берег, медленно превращаясь в черную полоску, тонул в тумане. – Команда научит. Теперь два слова о правилах. Меня зовут Хоуп, обращаться либо «сэр», либо «господин капитан», и всегда отвечать, когда задают вопрос. Это старший помощник Стабб, когда меня нет, для вас он – это я. Все поняли? Не слышу.
Разноголосье стало ответом. Он потребовал повторить, с третьего раза «да, сэр!» вышло, на его взгляд, прилично.
– Кто-то мечтал из вас удрать в море? – Иштван зачем-то поднял руку. – Значит, радуйся, парень, твоя мечта осуществилась. Первое время будете драить и тянуть, а потом выясним, кто к чему годен. В Нантакете способные всегда пригодятся, – он зыркнул на Горана, словно ему адресовал последние слова и сойдя со шканцев, скрылся в каюте.
Стабб подошел к паренькам, молча позвал за собой. Сжавшейся, будто пружина, толпой, они двинулись вслед, постоянно озираясь. Не в силах привыкнуть к новому положению. Перед ними распахнулась дверь, обнажившая крутую лестницу в темные корабельные недра: один поворот, другой, третий, они оказались в кубрике, сейчас пустовавшем. Старпом молча покидал мешки собравшихся на свободные двухъярусные кровати, так определяя места отдыха, затем, по-прежнему без слов, повел в столовую. Познакомил с коком, тут только у Стабба обнаружился голос, сухой, надтреснутый, чем-то схожий с самим обладателем – узколицым, невысоким, но старавшимся выглядеть чуть выше: Стабб ходил и сидел так, что к спине хоть линейку прикладывай. А после обеда вновь поднял ребят на палубу.
Туман сделался еще гуще, «Хоуп» плыл в нем, как в вате. Одежда сразу промокла.
– Вы все новобранцы, а потому занятия дам простые: убирать, драить, найтовать. Кто-то умеет вязать узлы? Сейчас покажу.
К вечеру без дела никто не остался. Как ни старался Ивица, с Гораном его разлучили, так что до позднего вечера, когда рында пробила десять склянок – время отбоя, – с единственным товарищем не свиделся. А после отбоя говорить сил уже не оставалось. Оба намаялись, обоих разбросали по разным углам узкой комнатки, ужом извивавшейся в недрах барка, да какие тут разговоры, когда пришедшие матросы немедля затянули храповецкого? Ивица посидел немного на постели, с непривычки руки и ноги ломило от боли, увидел невдалеке Бориса, но тот уже спал. Лег и не заметил, как погрузился в тревожный, беспокойный сон, не то прорывавшийся временами явью, не то подававший сновидения о самом кубрике. А едва прозвенели шесть склянок, рожок вытряхнул его из постели.
